Все рождается из малого. Мы жили на Тверском бульваре, и каждое утро дворничихи начинали страшно шуметь, а потом включали одну и ту же песню Утесова «Что-то я тебя, корова, толком не пойму». Я и сам не понимаю, как это вышло, но моим первым мультфильмом стала «История одного преступления».

Сегодня я бы снимал мультфильмы про деньги.

Ну да, я — ветеран Великой Отечественной войны, снял «Каникулы Бонифация». Это очень понятно. После войны, этой мясорубки, люди хотели простой веселой истории.

Ненавижу думать о войне, но насколько я помню, мы тогда не говорили о смерти, о ранах. По любому поводу — гоготали.

Когда я выбирал тему для первого фильма, сравнивал себя с человеком, который встал на бочку и обратился к людям вокруг. Что ты им скажешь? Мультфильм не диалог двух людей. Это разговор одного с миллионами.

Винни-Пуха я рассматривал как философа, придерживающегося формальной логики. Например. Это «жжж» неспроста. Само дерево жужжать не может. Первый тезис. Зачем тебе жужжать, если ты не пчела? Второй тезис. А зачем на свете пчелы? Для того, чтобы делать мед. Так, ступенька за ступенькой, он приходил к истине. А зачем на свете мед? Чтобы я его ел.

Страх не порок. Я часто страдал от того, что говорил спорные вещи. Потом раскаивался. Страх — это защитный рефлекс, которым нас наградила природа.

Я нахожу специфическое удовольствие в наблюдении за движениями. Смотрю на людей — какая игра жестов у них идет, какие недомолвки, паузы, и мне это представляется неким готовым произведением. Как-то на студию пришла моя приятельница с огромным догом, прямо теленком. Михаил Цехановский, режиссер «Каштанки», посмотрел и говорит: «Да этого бы нам хватило на целый месяц».

Нам, аниматорам, легче изобразить человеческие чувства и человеческие отношения через опосредованный образ. Поэтому и главные герои в основном животные. Лобовой подход лишил бы нас самого главного — самостоятельности языка. Главный редактор Госкино все пальчиком грозил: «Имейте в виду, вы разговариваете на эзоповым языке, но мы вас все равно раскусим».

Сегодня мне жаль потерянных лет и потерянной веры в какое-то будущее.

Тот же Винни-Пух, в отличие от диснеевского, у меня голый. Надеть что-то на лису, зайца — значит придать им статус человеческого персонажа. А для нас они и так были людьми, и мир их был миром человеческим.

Первый фильм, как и первая книга, выходят сильными, потому что вкладываешь туда все, что накопил за всю жизнь. А в следующие — только то, что за год или полгода.

Я играл Оле-Лукойе, и горжусь этим. Я играл волков в «Пете и Красной Шапочке», вообще много волков я сыграл. Я играл лису в «Серой шейке», пьяного воробья. Что это значит? Воробья пригласили в гости — это басня Михалкова «Непьющий воробей» — напоили его со страшной силой. И вот он идет-бредет пьяный. Мне нужна достоверность. Поэтому сначала я наблюдал за живыми воробьями — как они скачут. Но чтобы изобразить пьяного воробья, я должен был на себе испытать все эти нагрузки и движения. Я вставал перед зеркалом, двигался, как пьяный, и смотрел. Все, что движется, можно играть. Я играл даже репродуктор и чайник.

Зачем люди пьют? Вообще, я не против. Я и сам попиваю иногда. Поднимает бодрость духа, помогает забыть кое-что, что неприятно вспоминать.

Самые подозрительные, на мой взгляд, те, кто все или только хвалят, или ругают. Нормальный человек полон противоречий.